В течение трёх дней заканчивающегося октября (26-28), 2018 года, популярнейший ныне в мире киноискусства режиссёр Андрей Звягинцев представлял в киноцентре «Горизонт» CINEMA&EMOTION свои лучшие фильмы, удостоенные многих самых престижных зарубежных и отечественных наград. Завершился показ картиной «Левиафан», получившей приз Каннского кинофестиваля, премии «Золотой глобус» и «Золотой орёл», номинировавшейся на премию американской киноакадемии «Оскар» как «Лучший фильм на иностранном языке». Андрей Петрович поделился некоторыми секретами создания этого кинополотна, вызвавшего в своё время немало шума и споров, приоткрыл завесу секретов своей творческой лаборатории…

- Андрей Петрович, в фильме звучит музыка из оперы «Эхнатон» известного американского композитора Филипа Гласса. Как состоялось ваше творческое сотрудничество?

- Я познакомился с творчеством Филипа лет 20 назад, и оно произвело на меня грандиозное впечатление. С тех пор стал интересоваться им, слушать всё, что попадало в круг моего внимания. Когда мы запустились с фильмом «Елена» и искали музыку к нему, я совершенно случайно натолкнулся на диск Филипа Гласса с симфонией №3. Третья часть этой симфонии в итоге и легла в основу музыки к фильму. Я совершенно влюбился в этот трэк! Он лёг ровно там, где нужно! Но до этого мы, конечно, написали письмо агенту композитора с просьбой использовать эту музыку. А в ответ получили короткий мейл: «зачем вам старая музыка Филипа Гласса? Он готов написать новую…»

До сдачи картины оставалось какие-то три месяца, музыка идеально вписывалась в картину и нас очень устраивала, поэтому пришлось искать слова, пообещав, что в будущем фильме специально закажем оригинальную версию.

Когда мы готовились к «Левиафану» я уже прослушал всего Филипа Гласса, а когда дошёл до оперы «Эхнатон», то просто обалдел! Это то, что мне необходимо! К счастью, Филип в тот период много гастролировал, и заняться кабинетно-студийной работой всё равно бы не смог. Я, честно говоря, выдохнул – давать задание гению, живущему среди нас, мне было бы очень тяжело. А когда я узнал, КТО такой Эхнатон, то сразу всё сложилось. Этот древнеегипетский фараон впервые в истории цивилизации отменил многобожие, провозгласив единого бога. Правда, после смерти он был стёрт из исторической памяти древнего Египта, так как своими действиями возмутил жрецов…

Подготовительный период – очень сложный и длительный процесс, в течение которого многое изучаешь, в том числе и слушаешь, в надежде найти музыку для твоего будущего фильма.

- И всё-таки ваш фильм об уродствах нашего социального общества или о семейных взаимоотношениях, о нелюбви между мужчиной и женщиной, из которой произрастают проблемы? Что для вас первично в данном случае?

- Это как с курицей и яйцом. Это единый клубок, в котором нет начала и конца. Это взаимозависимые вещи. Ведь власть – это те же самые люди, из того же теста. Они наши. Многие вначале писали, что это история противостояния маленького человека и системы, бездушного молоха, который его подавляет. Причём вне зависимости, в какой стране она происходит. Да, замысел сценария начинался с истории подобного противостояния. Истоком замысла явилась реальная история американского автослесаря, которого в 2004 году выживала с его территории крупная фирма, цементный завод. И он, в конце концов, сев на трактор, снёс цеха этого завода, погибнув при этом. Но очень скоро мы поняли, что сузить картину до столь банальной фабулы, да ещё с такой банальной концовкой, никуда не годится. Гибельный финал, но всё-таки хэппи-энд – не совсем то, что требовалось. Ощущения от картины были бы совсем другими. Поэтому наш герой «оброс» сложными человеческими взаимоотношениями. И когда наша героиня в гостинице говорит: «Это я во всём виновата», друг главного героя отвечает: «Во всём виноваты ВСЕ!» То есть каждый виноват в чём-то своём, и во всём происходящем виноваты все. Короче говоря: мало просто во всём обвинять власть, надо ещё и на себя посмотреть!

- Судьба к героям ваших фильмов, как правило, немилосердна. Картины, мягко говоря, далеки от хэппи-энда. Вы считаете, что именно это сегодня интересно российскому зрителю?

- Главные претензии к моим фильмам: а где же надежда? Где свет в конце тоннеля? Мы трудились, пришли отдохнуть, а тут вы нас грузите. Я как раз это чаще всего слышу. Но мне ближе истории, замешанные на трагизме человеческого существования, потому что именно они не дают нам спать. Они заставляют человеческий дух бодрствовать и сопротивляться. Я как щитом пользуюсь замечательной фразой Сергея Довлатова: «Истинное мужество состоит в том, чтобы продолжать любить жизнь, зная о ней всю правду…»

Наш фильм обращён к человеку взрослому, который уже знает кое-что о жизни, для которого наша история не является открытием. Когда перед поездкой на Каннский кинофестиваль мы впервые показали фильм в министерстве культуры, первое, что спросил министр Владимир Мединский: «Вы считаете, что в России ТАК пьют?» Вот вам смешно, а будто мы с человеком живём в разных странах…

Изначально я театральный актёр, а театр стоит на основе трагических сюжетов, которые не дают зрителю инъекцию бодрости. Так же и в кинематографе. Фильм закончился, экран погас, но герои поселяются в зрителе и начинают производить какую-то работу. Иногда важную, а иногда они оседают и улетучиваются, если не случилось сродства с тем, что вам предложил экран. Мне очень нравится фраза: «Не только мы смотрим фильмы, но и фильмы смотрят нас…» Говоря о просмотренном фильме, формулируя вопросы, мы на самом деле свидетельствуем то, кем являемся мы сами. А не фильм. Это наша интерпретация, это наш опыт прочитанного и виденного, опыт расставаний и потерь – мы лишь принимаем новую порцию художественно выраженного спрессованного чужого опыта. Комедии я точно пока снимать не собираюсь. Хотелось бы конечно, но для комедии нужен, по-моему, больший, чем у меня, талант.

- Вы пригласили на главную роль Алексея Серебрякова, исходя из его типажа, или учитывали его гражданскую позицию?

- Я не знал о гражданской позиции Алексея, поскольку мы на эти темы с ним не разговаривали. Я смотрел на него как на актёра, как на личность с огромным актёрским багажом. Очень удачно сложилась пара: Серебряков - Вдовиченков. Когда ты находишь блондина и брюнета, и они составляют некую удачно сочетаемую парную фигуру, то пасьянс, как принято говорить у кинематографистов, сложился. Актёры должны быть одной «породы» и при этом «перетекать» друг в друга. На пробах был очень талантливый молодой парень, но я понял, что герой должен быть старше. Потому что тогда история страшнее, трагичнее, ведь ему есть что терять.

Когда я был на церемонии награждения «Оскар», многие голливудские звёзды были просто восхищены игрой наших актёров. Помню, кто-то из них подошёл ко мне и говорит: «Я такого ещё не видел, играет просто невероятно… - Я спрашиваю: «Кто из них? - А он, немного подумав, - Да все!»

- За что же, в конце концов, так строго наказали главного героя фильма «Левиафан»?

- Почему мы с Олегом Негиным, соавтором сценария, отошли от первоначального замысла, когда главный герой, руша и круша всё, погибает? Нас беспокоило, что мы тогда попадаем в некий стандарт или клише, которым заканчивается большинство подобных фильмов. Справедливость, возмездие, наказание – хэппи-энд. В какой-то момент мы поняли, что, избежав этого, добьёмся большей правды. Ведь ничего наш герой так и не сделал. И от этого сердце кровью обливается. Хэппи-энд – некий укол новокаина для зрителя, потому что он как бы делегирует собственную необходимость действовать герою фильма. И выдыхает с облегчением. А в нашей ситуации внутри человека начинает пробуждаться протест. В первой главе Книги Иова, когда дьявол приходит к Богу и говорит: «Отдай мне этого человека, и я покажу, чего он стоит!» А Господь в ответ: «Сделай с ним всё, что считаешь нужным, только душу его сохрани…» Так и у нашего героя отняли всё, кроме души.

- Андрей Петрович, что вы хотели своим фильмом сказать о церкви и вере?

- Дело не в культовом здании, не в камнях. Храм внутри вас. Это мы хотели показать. Андрей Кураев как-то высказался: «Обвинения в том, что «Левиафан» - фильм антихристианский и антиправославный, в корне неверны». Наш фильм, скорее, антиклерикальный. Он о том, что церковь должна заниматься своим делом – общением с Богом и с паствой. Не надо, выходя на амвон, предлагать православным голосовать за того или иного мирского кандидата, не стоит. Это уже соработничество церкви и власти. Это настолько очевидно, что и спорить смешно.

Оценка фильма верховными иерархами церкви была довольно сдержанной. Только Митрополит Волоколамский Илларион по собственной, как мне кажется, инициативе настойчиво его критиковал. Да господин Чаплин неоднократно выступал, мол, «где деньги, Зин…» Однако на православных ресурсах были и мощные статьи, говорящие о пользе картины.

- А были ли претензии к фильму «Левиафан» со стороны властных структур?

- В фильме нет ни слова вранья, мы подписываемся под каждым сюжетным поворотом. А что касается власти, то это же Левиафан, он невозмутим. Возмущался только министр культуры Владимир Мединский, и не только питиём на экране. Он говорил, что картины, подобные «Левиафану», мы больше финансировать не будем. Хотя государственных денег в бюджете фильма было меньше трети. Продюсер Александр Роднянский намеренно принял подобное решение, рассчитывая, что участие государства станет своеобразным щитом для нашей картины. Министр, как я понимаю, высказывал собственное мнение. Других же подобных примеров я не припомню. Если не считать каких-то маргинальных персонажей, политологов и ультранационалистов, один из которых заявил, что режиссёру нужно на коленях посреди Красной площади просить прощения у всего русского народа. Это дословная цитата. А кто-то добавил: «Да чего там просить прощения, ствол ему в затылок!» Помню, что-то одобряющее сказал пресс-секретарь главы государства Песков, дескать, фильмы нужны разные…

- Невольно сочувствуешь мальчику, попавшему в сюжетные жернова. Как уберечь реальных детей, растущих в современных условиях? Где им найти опору? Есть ли у них шансы?

- Если бы знать, а я не знаю. У меня нет чёткого ответа на этот вопрос. Дети наблюдают за нами, взрослыми. Важно в семье сохранять человечность, не пичкать их нотациями, а быть им примером.

А что касается фильма, то он ставит вопрос без поиска ответа. Мне этого достаточно. Взрослые люди сами в состоянии во всём разобраться. Если, скажем, вернуть главному герою фильма всё то, что он потерял, то мы будем иметь очередную сказочку, которая нам подарит свет в конце тоннеля и надежду на будущее. Только мне кажется, что это какое-то призрачное будущее, какой-то самообман. Подобный финал был бы картонным и фальшивым. Мы ставили перед собой задачу засвидетельствовать правду. Вот вы спросили о детях, об их будущем, а я не знаю ответа. Не знаю, что делать с ними, со страной, с клерикализацией веры – со всем тем, что нас сегодня окружает. Если бы знать…

А, в общем, наверное, просто надо жить по-людски, не по лжи. Как учили Достоевский, Толстой, Чехов. Только почему-то не живём! Знаем, но не живём, увы. Наша надежда должна быть нашим личным внутренним усилием. Не обязанность автора произведения дарить надежду. Это ведь не Дом Быта, это что-то другое. Это твоё беспокойство, твоё приглашение к размышлению, твоё предупреждение: там беда! Не ходите туда! Даже против правил, на мой взгляд, говорить автору о надежде со зрительской аудиторией. Аудитория сама должна это понимать. Фильм – это не инструкция по применению, не руководство к действию, не детская книжка о том, что хорошо, а что плохо. Фильм наносит ранение восприимчивому зрителю, но только с тем, чтобы он ощутил эту свою кровь…

- Как появилось название «Левиафан»?

- Меня зацепила история борьбы маленького человека против всесильного монстра, которая могла случиться во все времена и в любом месте. Прототип этого сюжета есть и в древних текстах. Отсюда появилась Книга Иова, отсюда и чудище Левиафан. Сперва меня немного пугало это название, уж очень оно вычурное и пафосное, сильное и малознакомое русскому уху. Но потом оно мне показалось на удивление идеальным для нашего фильма. Совпало всё. И слово даже вошло в повседневный оборот.

- У главного героя фильма была возможность изменить свою жизнь, переехав в Москву, но он ею не воспользовался. Вы корите его, маленького человека, за это?

- Всегда можно поступить как-то по-другому, но это сослагательное наклонение, которое далеко не всегда работает. Наш герой пытался идти до конца. Как мог. Этот сюжет такой, другой, возможно, будет иным…

 А. Молчанов

Copyright Курзенев А.Н. © 2018
Copyright rp100.ru © 2018
Все права защищены.