Герасимов Юрий Тимофеевич.

Живописец, выпускник ленинградской Академии художеств, зодчества и ваяния имени Репина, заслуженный художник России. За свою творческую деятельность создал более 1000 живописных полотен, многие из которых хранятся в музеях и частных коллекциях в России и за рубежом.

Своё искусство он посвятил родному краю, людям живущим на этой земле, посвятил тем, кто ему помог выжить, кто делился с ним, с детдомовским пацаном, куском хлеба и протягивал руку в сложной его судьбе. 

Нам посчастливилось встретиться и пообщаться с этим уникальным человеком в его мастерской.

   

Корр.:

Юрий Тимофеевич, как Вы, детдомовский паренёк, смогли получить лучшее в России художественное образование в ленинградской Академии художеств, зодчества и ваяния имени Репина и с какими проблемами пришлось Вам столкнуться?

   

Герасимов:

Это вопрос большой и сложный, о том, как формируется личность человек. Моя жизнь, а она начиналась, когда была страшная обстановка в стране, предвоенная, потом и военная. Было много впечатлений и сложностей. Мы были пацаны детдомовские, не глупые мальчишки и сражались за своё право на жизнь, как и все остальные наши люди. Так же бегали, так же смеялись, так же искали себе средства, чтобы выжить.

Как-то пробегая с ребятами по берегу Дона, видим стоит военный в длинной офицерской шинели с этюдником и пишет донской пейзаж, а вокруг идёт война. Все посмотрели и побежали дальше, а я на всю жизнь остался в этом мире. Мне так было любопытно, что он делает, как, из ничего, из обыкновенной химии, красок, получается человеческая жизнь, жизнь природы. И я остался с Александром Святохиным, моим первым учителем, надолго.

Время было сложное и мы пытались найти какое-то пропитание. Он придумал на бумаге делать трафарет. В Константиновской был единственный понтонный мост через Дон, через него шли танки. Была разбита сталинградская фашистская армада и из Сталинграда шла военная техника в сторону Курской дуги. Мы по трафаретки на каждом танке писали белой краской «За Сталина, за Родину». Нас на руках носили, обнимали, целовали - и танкисты, и все военные и давали нам, не деньги, а давали нам американский порошок - яичный омлет. По тем временам, когда макухи не было, конечно, это был продукт высокого качества. А мне семилетнему мальчонке, даже дали американские ботинки на деревянной подошве. Я туда набивал соломы и в них проходил всю зиму.

Вот так, начиналось моё детство и вхождение в искусство, а потом, я поступил в ростовское художественное училище имени Грекова. Там тоже встретил интересных людей. Со мной вместе поступали ребята прошедшие войну - Красневский Володя, Козлов Паша и многие другие.

На экзаменах по специальным предметам получил отлично, а по изложению двойку. Ребята, которые со иной поступали, увидели преподавателя русского языка и говорят, - Валентина Михайловна, ну как это так получается, он лучше всех нас рисует, а его не принимают.

Эта женщина оказалась очень внимательной, забрала меня к себе домой, накормила борщом, я исправил свои ошибки, оставив одну, она поставила четвёртку и я стал студентом.

А потом деревенский парнишка, а я действительно был такой, потому что Константиновск, на тот период был деревней, познакомился со многими видными людьми ростовской интеллигенции, которые помогли мне в формировании моей личности.

Я понимал, что училища для меня, чтобы стать серьёзным художником — было мало и я «бился», чтобы оказаться в центре нашей российской культуры.

В Москве познакомился с Народным художником СССР, лауреатом Сталинской и Ленинской премий Николаем Михайловичем Ромадиным, который помог мне устроится в качестве вольнослушателя в художественное училище Памяти 1905 года на Красных воротах. Там я проучился в его классе два года и многому научился. Николай Михайлович рассказывал нам об искусстве, о художниках, объяснял, что необходимо учиться, нужно расти, что не надо быть бездельником.

Затем я оказался в Ленинграде, в художественной Академии имени Репина. Попасть туда было не так просто. Мне пришлось поступать два года и проучиться семь лет, а не шесть, как все. Когда закончил, у меня была квартира, мастерская, но тянуло на родину, на тихий Дон. Я сказал своим близким, - давайте поедем в Константиновск. Здесь я, всё, что мог получил, - и образование, и доступ к картинам великих мастеров в музеях, и общения с видными людьми, сформировавшими мою жизненную позицию.

Когда я поступал в академию художеств, я был вольнослушателем и работал дворником, на Васильевском. У меня была служебная комната в подвале, ко мне приходили молодые ребята, девушки, иногда ночевали, но всю ночь вели красивые, интересные разговоры о прекрасном, о поэзии, о музыке, о живописи, спорили - для меня, это было потрясающе интересная пища для развития. Приходил Сергей Юрский, тогда работал кладовщиком в театре Товстоногова, в голубых кальсонах захаживал Иннокентий Смоктуновский — вермут пил, он приехал с Урала или откуда-то еще, был ни кем, но тоже пробивался в театр имени Горького. У меня прятался Иосиф Бродский, тогда ещё молодой парень, его в 60-е годы хотели посадить за тунеядство - они между собой спорили, ругались, каждый отстаивал свою точку зрения.

Однажды после такого ночного времяпровождения, Иосиф попросил меня съездить во Всеволожск и у бабушки Ани попросить три рубля на похмелье. Я на электричке через Финляндский вокзал поехал, нашёл её и стал просить деньги. Она говорит,

- не дам, алкаш проклятый.

Я говорю,

- ну, баба Аня, сколько я проехал, нашёл тебя, ну дай хоть два рубля.

Она вытащила из лифчика деньги и говорит,

- передай ему, будет пить, ни рубля не дам, и чтобы больше твоей ноги здесь не было. Вот так.

А потом прошло некоторое время, они пришли ко мне и говорят, - баба Аня умерла, надо пойти похоронить.

Я говорю,

- опять во Всеволожск ехать,

- да нет, во Дворец имени Кирова.

А я думаю, какая-то баба Аня и во Дворце имени Кирова. Подхожу к дворцу и вижу, её портрет с чёрной лентой в нижнем в правом углу и надпись «Анна Ахматова».

Много было интересных событий и людей в моей жизни, общаясь с ними я формировался, как личность.

Как-то раз они помогли мне организовать выставку в филармонии. И она прозвучала, мне это помогло, я стал популярным человеком, но за выставку своих работ был наказан, так как, по мнению педагогов, это был уход от программы школы, поэтому я учился не шесть лет, а семь.

Обучение, музеи, общение с известными людьми - всё это для меня было значимо и помогло разобраться - что, есть что?

Что Родина — это самое главное, что живопись, это не просто красивые краски, а это служение своему народу, что духовность для народа - главное богатство, которое формирует всё остальное - и благополучие, и экономику, и взгляды, и рождаемость детей и всё, что необходимо для нормальной жизни человека.

И когда я приобрёл не малый жизненный опыт, я понял, что мне необходимым быть с кистью в руках и с утра до ночи заниматься творчеством.

Для меня самое главное, чтобы люди делали добро для своей страны, поэтому всё моё творчество связано с жизнью этих не равнодушных людей.

Корр.:

Могли бы Вы, хотя бы теоретически, повторить свой жизненный путь, который проделали при социализме в современной России?

   

Герасимов:

Конечно нет. Это совсем другая страна. Когда я рос и формировался, как человечек, на моём пути были простые люди, колхозники, труженики. Они все, не смотря на сложность своих жизненных обстоятельств, чем могли делились и давали нам беспризорникам, что-то покушать, что-то одеть, думали какими травами нас лечить, когда мы заболевали.

Поэтому, когда я затеял музей у себя на родине в Константиновске, я видел перед глазами, именно этих людей и ту безумную красоту этого края.

У меня один знакомый живёт в Америке, богато, говорит,

- Юрий Тимофеевич, за мой счёт поедешь в Америку.

- Нет, Лёша, - отвечаю ему, - если хочешь, давай за мой счёт, я повезу тебя в хутор «Новая жизнь», потому что для меня могилы, люди, эта земля, речка, колхозники косящие траву и выращивающие живность - составная часть моей жизни, я ими горжусь.

Каждый раз, если есть возможность, еду в хутор «Новая жизнь», где меня прятали от бомбёжек, где меня фрицы расстреливали с летящего самолёта, как зайца - просто поклониться этому месту, потому что самого хутора нет, хотя немцы, так и не могли его уничтожить, а до 60-х годов стояли два немецких танка - «тигра», подбитые самими колхозниками. А сейчас, мы, родные, своим жестоким безразличием, разогнали людей, всё разрушили и нет хутора, потрясающей красоты - нет, ничего нет!

Я приезжаю на это место и плачу.

Полтора километра идёт линия газа по трассе. Ну, подведите! Никому нет дела до этого. Вот так мы устроены — всюду бабки, бабки и в этом весь смысл.

Я говорю, давайте сделаем, в Ростове-на-Дону, продолжение нашего музея, как в Москве. Там есть музей на Лаврушинском, а есть продолжение на Крымском валу, где представлено советское искусство.

У нас, художники страны, сто лет пишут свои картины и всё лежит в запасниках, в подвале. Сколько мы домов построили, давайте, отдадим два этажа, в каком-нибудь из них и сделаем продолжение экспозиции музея, чтобы наши картины были также достоянием наших детей и внуков.

Президент о чём говорит, о патриотизме. Чем надо формировать и воспитывать это чувство, конечно, надо лелеять писателей, художников, композиторов. Тридцать лет - ни одного композитора, ни одного писателя, ни одного художника и мы спокойно живём.

Сколько мастеров из Ростова украшали всесоюзную высокую культуру нашей страны. И в литературе, и в поэзии, и в киноискусстве, и в живописи, где их только не было, кого не спросишь, - я тоже из Ростова. А сейчас, смогут ли ростовчане стать писателями или художниками такого уровня. Союз художников уничтожили, Союз писателей отняли. Ни чего нет, не чем гордиться!

Прихожу купить ботинки на Темерник, а там все наши художники торгуют тряпьём. Мои товарищи по кисти, все побросали и торгуют. Это ненормально, это преступно для нашей страны.

   

Корр.:

Расскажите о своих родителях. Какова их судьба и как вы попали в детский дом?

Герасимов:

Когда началась война, моего отца забрали на фронт. Моя мать осталась одна с детьми, со мной и моим братом. Мы жили, на Соколова, 17, квартира 20. Отец был закройщик на фабрике, шил офицерам и генералам шинели, военную форму.

  

Мать, когда началась бомбёжка, вместе с нами и другими жителями города бежала на берег Дона. Там обстановка была страшная - направо лежали убитые, налево убитые, вокруг чёрная толпа, всех грузили на румынские баржи, на которые не так-то просто было попасть и отправляли вверх по Дону.

По каким-то обстоятельствам, мы потерялись, остались одни. Плачем. Нас в какой-то бункер погрузили, зацепили баржу, битком набитую людьми, к какому-то пароходику и мы поплыли против течения. Нам люди давали поесть, успокаивали.

Подъезжая к Константиновску, кто-то сказал, что там есть детский дом, давайте их туда сдадим. Так мы оказались в Константиновском детском доме, где жили с 1942 до 1950 года.

В 1950 году, при обстоятельствах, очень драматических, чувственных, мой старший брат Виктор увидел из окна детского дома нашу мать. И потом, мы узнали при какой ситуации, мы были потеряны. Об этом даже страшно говорить, но так было.

Она осталась с нами жить, работая в детдоме прачкой. Условия в детском доме были ужасные. В зале стоял стог сена, мы не купаясь, не раздеваясь залезали в сделанные норы в сене, прижимались друг к другу и спали, чтобы не замёрзнуть, так и прожили всю зиму. По утрам выходили на лёд, там были «домашники», которые катались на коньках, мы у них коньки отнимали, а вечером они приходили с продуктами, кто с макухой, кто с грязной горкой сухарей, выкупать их. Таким образом мы выживали.

А рядом, в детдомовской прачечной, горкой лежали наши пацаны пересыпанные хлоркой - дизентерия косила нас по-чёрному. Вот такая судьба была, не лёгкая.

Немцы с презрением относились к нашим людям. Могли свои физические испражнения сделать прямо при наших русских женщинах, снимали брюки, ничего не стесняясь. Этим они показывали, что нас считают за ничтожество. Такие были времена моего детства — ничего не поделаешь.

Корр.:

Юрий Тимофеевич, ваши работы узнаваемы, вы разработали свой почерк, стиль. Не могли бы Вы рассказать об этапах становления, как художника. Как менялась Ваша живопись, кто повлиял на Вас и на каком этапе?

   

Герасимов:

Я рассказывал, что когда я поступал в Академию художеств было сто пять человек на одно место, при конкурсе в три тура и попасть туда деревенскому мальчонке было практически не возможно. В основном поступали дети академиков, дети членов бюро обкома партии, а таких, как я и близко не подпускали.

Но был Иосиф Александрович Серебряный, профессор, заведующим кафедрой живописи, который относился ко мне очень доброжелательно, разрешил мне посещать занятия в качестве вольнослушателем. А потом, когда он почувствовал, что ко мне относятся, как к обыкновенной, какой-то телогрейки, взорвался и даже попал в реанимации с инфарктом. В дальнейшем, он настоял и сделал запрос в Москву, чтобы приняли не семь человек, а четырнадцать, я оказался тринадцатым и поступил.

А в зимнюю сессию был уже первым номером, потому что я там прямо в мастерской оставался и спал. Наше здание - это памятник культуры, построенный ещё императрицей Екатериной, его охраняли, а я чтобы меня не трогали, стал по ночам помогать пожарникам.

   

Учиться я на одни пятёрки. Меня сделали председателям месткома института, я был заметным студентом в научно-исследовательской библиотеки.

Сотрудники, ко мне, относились с уважением. Это меня настраивало на позитивный лад и я очень внимательно слушал и выполнял задания, которые давали наши профессора и доценты, много работал и всё был хорошо.

Я ходил по музеям изучал произведения искусств. Мне стало многое не нравиться в нашей живописи, в ней было мало эстетики, она была слишком прямолинейна, воспринималась в лоб. Я увлёкся европейскими художниками, мне больше всего нравились импрессионисты - Клод Мане, Эдуард Мане, Ренуар, Сезан, Пикассо и я стал больше заниматься копиями в Эрмитаже, чем ходить на занятия. Это все заметили и стали со мной работать. За уход от программы школы оставили меня на второй год, поэтому я учился два года на втором курсе.

Но профессора относились ко мне, как-то своеобразно, они меня не ругали, а когда мы переходили со второго курса на третий, нас распределяли по мастерским: Моисеенко, Мыльникова, Непринцева, Зайцева. Самая привилегированная мастерская была, в которую все хотели попасть, это мастерская Мыльникова. Я о ней и не думал, меня туда и не взял бы. Но как-то раз, в коридоре, вдруг сам Мыльников подходит ко мне и говорит, - ты куда подал заявление. Я говорю, - конечно, было бы здорово, если бы к вам, но вы же меня не возьмёте. А он говорит, - как раз тебя возьму, подавай заявление. Так я попал в мастерскую Мыльникова. Конечно, я очень много почерпнул у этого тонкого, талантливого, музыкального живописца - потрясающей красоты человека, который был моим учителем в живописи и примером служения своей стране.

Сейчас, когда я сформировался, как художник, вижу преимущества советского искусства.

Дейнека, Моисеенко, Мыльников, Иогансон - были высокогражданственно настроены, они любили свою родину. И я также пересмотрел свои взгляды и остался в своём техническом миропонимании живописных задач импрессионистов - учусь у них всю жизнь, а по своему философскому укладу, как художник, как мастер, бесконечно, на коленях стою перед советским изобразительным искусством, потому что советское искусство, так может влиять на сознание народа, что и не снилось ни Ренуару, ни Сезану, ни кому-нибудь другому. Одна только песня «Вставай страна огромная, вставай на смертный бой» или «День победы» вызывает гордость за страну, наполняет душу патриотическими чувствами. А сколько замечательных вещей было в изобразительном искусстве «Освобождение Севастополя», Дейнеки, это потрясающая вещь или «Танкисты на привале», Непринцева. Я понял, что мы многому можем научиться у импрессионистов, я их люблю, но мне, как человеку моей родной России, которая была в таких бедах, выжила в таких страшных муках и сохранила свою честь и достоинство в культуре, нужно быть художником в искусстве, связанным с социалистическим реализмом.

Я прикланяюсь перед своими академиками, которых я раньше критиковал, за эти взгляды меня наказывали, но сейчас для меня они являются самыми прекрасными, самые важными художниками, они помогают мне глубже понять наш героический народ.

Когда я приезжаю в Константиновк, это место для меня, со всеми красотами, людьми, самое прекрасное и я всю жизнь пишу картины об этом крае, о людях живущих на этой земле. Я летописец, я сделал тысячу портретов людей, наших родных людей - и военных, и политиков, и крестьян, и врачей и кого только я не писал и всё это является частью моей духовной жизни. И когда напишешь человека, он делается, как своим, как родным сыном и даже, если кто-то говорит, что он плохой человек, мне хочется заткнуть ему рот, почему, потому что я писал его портрет. Вот так, формируюсь я как художник и сейчас с утра до ночи, каждый день, хотя мне 83 года, продолжаю заниматься творчеством.

Написал портрет нашего Патриарха Кирилла и даже сам лично подарил ему, написал портреты митрополита Меркурия, Геннадия Николаевича Трошева, Дятленко — начальника ФСБ, написал картину посвящённую возвращению Крыма «Крым. Севастополь - парад Победы».

   

А когда Геннадий Николаевич Трошев погиб, в результате террористического акта, его жена, вся в слезах, позвонила мне, сообщив эту трагическую новость, сказала, что у её о нем остался только написанный мной портрет и благодарила меня за то, что я это сделал.

Корр.:

Юрий Тимофеевич, сейчас бытует мнение, что научились чему-нибудь в живописи и самовыражайся. Серьёзная школа не нужна, она даже вредна, так как художник теряет индивидуальность. Как бы Вы могли прокомментировать такое мнение?

Герасимов:

Мир очень разнообразен и конечно, соблазнов много, но вы знаете, мне всегда неудобно, когда я вижу человека, который пытается себя показать, не сопереживая в искусстве проблемы и чаяния своего собственного народа.

В искусстве эстрады, я считаю, что Кабзону нужно поставить памятник, чуть ли не на площади Кремля. Почему? Потому что Кабзон — это такая фигура, всё поглощающая. Все необходимые качество, которые должны присутствовать в нашем народе, он воплотил в своём творчестве. И столько сделал и как сделал этот человек и не себя показывал, а он служил верой и правдой своему народу. Я когда вижу художника, который выпендривается какими-то новациями только ради того, чтобы о нём заговорили, мне очень грустно. Я считаю, что человек не правильно понимает те проблемы, которые стоят перед ним. А вот такие художники, которые и прекрасные живописцы, и умеющие думать и мыслить, и патриоты своей страны, и любят свой народ, и любят историю нашего русского искусства, и внимательно всматриваются и мысленно с собой ведут диалог, что есть что, а потом, все эти замыслы реализуют на холсте — вот это, я считаю, правильный путь и этим руководствуюсь в своём творчестве.

Корр.:

Я знаю, что Вы работали на портретами руководителей города за последние двести семьдесят лет. Что послужило поводом написания их и каковы результаты?

Герасимов:

Как это получилось в моей жизни. Когда я поступал в ростовское художественное училище, то Ростов кончался Пушкинской улицей, Братское кладбище - было уже за пределами города, а сама Пушкинская улица, была улица развалин. На этой улице был Дурдом - сейчас там научный центр Юрия Жданова, а там где сейчас библиотека университета - был дом Парамоновых, всё было практически разрушено. Мы в училище учились два часа, а потом нас бросали на восстановление Театра имени Максима Горького. Мы тачками вывозили мусор и таким образом принимали участие в восстановление театра и города.

Был такой Патоличев, легендарный руководитель города и области, к которому с уважением относился весь народ. Он решил начать восстановление города с набережной. И когда мы приходили на набережную, там был мусор, разваленные дороги, горы угля и нечем там было восторгаться и удивляться. Благодаря этому человеку, Ростов преобразился и стал иметь своё лицо - набережную. Вот так, приходили новые руководители, город преображался и становился всё краше и краше. Поэтому хотелось узнать, если он плохой человек, почему при нём всё это сделано.

Так родилась эта мысль, создать летопись города Ростова-на-Дону в лицах тех, кто его возглавлял, начиная со времён, когда ещё Ростов был крепостью, со времён Дмитрия Ростовского, чьим именем и названа эта земля и заканчивая сегодняшним руководством.

Вот так получилось. Да, это было не просто, тогда не было фотоаппаратов, не было художников - а люди были. Как всё это восстановить? Пришлось сидеть в библиотеках, в музеях выискивать материал по-капелькам, по частицам - по гравюрам, по фотографиям. Собирал информацию года три, а потом работал над портретами четыре, пять лет.

Делая эту летопись я не рассчитывал, что она кому-то понадобиться, надеялся, что может музей заберёт.

Но вдруг проходит ко мне Сакилариус — это директор рынка «Квадро» и говорит,

- видел у тебя портреты, рассказал о них Сергею Ивановичу Горбань, он попросил привести несколько портретов, чтобы посмотреть».

Мы взяли три портрета и поехали. Он посмотрел и говорит Сакиларису,

- ты сможешь помочь художнику оформить картины в рамы под стеклом, чтобы через неделю, ко дню города, они висели у меня, здесь».

А он отвечает,

- да, могу, - я обалдел.

Он бросил целую бригаду молодых ребят, которые помогали оформлять портреты. Эту картинную галерею, мы выставили, как раз в день города. В этот день было много гостей, к нам приехали представители от по-братимых городов с Финляндии, с Франции, с Германии и других мест и все меня хвалили и говорили, что у нас такого нет, что мы обязательно вам позвоним, чтобы вы и нам такое же сделали. А Горбань, открыто говорил, что я достоин ордена почёта за это, что мы и сделаем. Но так получилось, что Сергей Ивановича Горбань нет. Я не знаю, был ли он плохой администратор или хороший. Но это была его идея создать «Третьяковку» в Ростове-на-Дону - украшать детскими рисунками заборы, где ведётся строительство. Это он придумал на Пушкинской поставить памятники Шолохову, Калинину, Закруткину. Это он был организатором выставок, обещал сделать выставочный зал для Союза художников в парке имени Островского и начал делать — вот такой был человек, с этой точки зрения, мы ему только благодарны.

Я предложил Сергею Ивановичу сделать книгу и когда мы с ним вели беседу об этом, идея ему очень понравилась. Вот портрет, руководителя, вот эпоха, а дальше идёт весь материал, что при нем сделано, а чтобы книга была интересная, в конце, я предлагал поместить монографии моих картин. Но так получилось, что Горбаня нет и нет этой затеи.

Всё, что сделано в нашем городе, сделано людьми, которые здесь жили, других не будет и нравится нам это или нет уже не важно, но мы должны знать и помнить этих людей - всё это называется летописью, историей нашего города, нашей жизни.

Время не выбирают, в нём живут и умирают.

Когда я встречался с Михаилом Александровичем Шолоховым, у В.А. Закруткина с А.В. Калининым, они поддерживали меня, как ни кто другой, понимая, что это большое и нужное дело, а они, как бы кто к ним не относился, являлись носителями высокой культуры.

Сейчас Солженицина тянут за уши, чуть ли не выше, чем Шолохова. Это глупо и даже мерзко, потому что Сталину места нет, а человеку, который предлагал взорвать нашу страну американцам, нашлось место в центре Москвы. Мы маленькие люди, можем в чём-то заблуждаться, чего-то не знать. Но мы не отступим от любви к своему народу, от любви к людям- труженикам.

Вот Иван Афанасьевич Бондаренко - это легенда. Столько при нем было сделано для развития города.

Или Нина Васильевна Переверзева, знаменитый комбайнёр Пещенокопского района, герой социалистического труда. Я сам стал членом Союза художников благодаря картине «Гость Ростова». Я написал Нину Васильевну в красивом костюме, она идёт по улице Энгельса, ныне Большая Садовая и всего-навсего отличается от других золотой звездой на груди и назвал, «Гость Ростова». Эту картину заметили. Москвичи заметили! Это своеобразно, это красиво - нужно принимать его в Союз художников. Все проголосовали «ЗА».

Корр.:

Юрий Тимофеевич, Вы участник многих российских выставок, а зарубежный зритель видел ваши работы?

Герасимов:

Да и довольно часто. Обычно Союз художников, а в последнее время и частные лица привлекали художников для участия в передвижных зарубежных выставках. Организаторы получали свои дивиденды, а мы участники предлагали свои работы с целью продажи. Выставки проводились, как правило, в Европе.

Одно такое мероприятие мне особенно запомнилось. Выставка проходила в Дортмунде, на западе Германии, в то время, когда у нас был октябрьский путч в 1993 году, почему я эту дату и запомнил.

Чтобы посмотреть на загнивающий запад, я тоже поехал в Германию. После прогулки, как-то захожу в зал, где выставлена экспозиция наших картин, ко мне подходит организатор выставки подводит человека и говорит, показывая на меня, - вот это автор той работы, которую вы купили, - и знакомит меня с этим человеком.

Это был Гюнтер. Он через переводчика, так как я не знаю немецкого, знакомится со мной, интересуется откуда я, где учился. Я ответил, что я с Дона, родом из Константиновска, учился в Ленинграде, в Академии художеств. Оказывается он знает нашего Шолохова, историю казачества и эта тематика ему близка. Я рассказал о себе, о донской земле, о своём творчестве и чувствую, что он с интересом расспрашивает и слушает меня. Он купил один мой пейзаж и говорит, - а не могли бы вы организовать свою выставку в Ганноверде, это северная часть Германии — переводится, как «Город на высоком берегу». Я сказал, - да, с удовольствием. Мы обговорили место, время, он заверил, что организует всё на высшем уровне. На этом и расстались.

В договорённое время я привёз свои работы, он меня встретил, выделил людей, предоставил шикарное помещение где мы и сделали экспозицию моих работ.

Оказывается он был владельцем старинного замка, богатый человек, главный архитектор Ганноверда. Он переделал интерьеры замке под выставочные залы, а экстерьер оставил таким какой был.

Деловой хватке этого человека можно было только по завидовать. Зная менталитет своих земляков, он называет выставку «Русские идут» и рекламирует её по всему городу, приглашая своих друзей, знакомых - фактически всю элиту города.

На выставке присутствовал сам бургомистр Шрёдер, который потом стал Федеральным канцлером Германии, была его жена, Министр культуры и многие другие.

Он всё так таким образом повернул, что каждый уважающий себя культурный житель города должен был посетить это мероприятие.

На открытии выставки, создалось впечатление, что пришёл чуть ли не весь город.

Представлял выставку сам хозяин. Он говорил, как я понял через переводчика, что к нам приехал известный художник, с земли политой кровь донских казаков, привёз нам произведения об этом прекрасном крае. В своих пейзажах, портретах он раскрывает характеры и смысл жизни этих людей, передаёт дух донских казаков, их любовь к своей земле и всем этим он предлагает насладиться нам...  и всё в таком стиле.

Было ещё несколько выступающих, которые тоже не менее красочно представляли выставку.

Одним словом, в первый день я продал все привезённые картины.

Я уже не знаю, моя это заслуга или организаторов, которые смогли достучатся до сердец жителей города. Такой успех, если честно, у меня был один раз.

Я тоже постарался, подбирал картины, которые были дороги моему сердцу и расставаясь с ними я хотел, чтобы они попали в хорошие руки и радовали владельцев.

Я был восхищён, меня поразило всё и отношение к художнику, и отношение к выставке, и отношение администрация города, и отношение людей, хотя мы знаем, что немцы очень расчётливый народ. Во всём чувствовалось, что они очень серьёзно относятся к культуре.

Конечно, в это время у немцев был духовный подъём, эйфория, объединение Германии, Россия, перестройка, Горбачёв, их тогда интересовало всё о русских, о нашей стране.

Мне были предоставлены великолепные условия, у меня была личная комната, помещение, где я мог писать картины. Выставка продлилась два с половиной месяца, в конце которой разобрали все купленные картины.

За это время я написал множество пейзажей, даже успел написать портрет Шрёдера, его жены, дочек. Со мной расплачивались марками, евро ещё не было, за эти деньги я купил сыну двухкомнатную квартиру, мебель и ещё деньги осталось.

Вот такой случай был.

Корр.:

Юрий Тимофеевич, достаточно ли, на ваш взгляд, в нашей стране уделяется вопросам культуры?

Герасимов:

О проблемах культуры много говорят, но, к сожалению, этот вопрос, абсолютно, не стоит на повестке нынешних политиков.

Из-за этого притупляются патриотические чувства у молодёжи, страдает воспитание в школе.

А если вдуматься, взять, например музей имени Шолохова, там есть важные нужные документы о Михаиле Александровиче, но музей, тем и интересен, если там всё одухотворено. Как Шолохов мог «Тихий Дон» одухотворить через психологию жизни людей этой земли, так и художники смотрят на музей, в котором должны быть не только этюды, каких-то избушек, а там должны быть картины рассказывающие о жизни людей, как в том же «Тихом Доне».

Когда нужно отдать должное нашей стране и народу, они, с утра и до ночи эксплуатируете те песни, ту культуру, которая была создана другой эпохой.

Почему я говорю, что Кабзону нужно поставить памятник, потому что он воплощение той культуры, которая держала нашу страну на таком высочайшем уровне патриотизма и на высочайшем уровне культуры, а сейчас, как будто мы никому не нужны.

За тридцать лет не появилось, абсолютно, ни одного композитора, ни одного писателя, ничего нет, всё бессовестно эксплуатируют творчество художников той эпохи, которую, все эти товарищи, так называемая элита — банкиры, всякие предприниматели, миллиардеры, называют совковой, а свой народ презрительно телогрейками, паразитами.

Эти вопросы народ сам себе задаёт, и не может ответить, почему?

Над всем этим нужно думать, а думать должны кто? Художники, писатели, философы, поэты. Когда Евгений Евтушенко написал стихи «Хотят ли русские войны, спросите вы у тишины» - вы понимаете, что было - это был выстрел пули.

Если с трибуны можно языком молотить, всё что хочешь, то поэт может выстрелить одним словом и убить - вот, что такое поэзия или воздать до небес или могущество придать народу. Или отношение к Сталину? Как это так, если фашисты, то это Гитлер, а если мы, то это народ, а не Сталин. Это так противно, примитивно, они думают, что мы, народ, не знающий своей истории, ничего не понимаем и несут вот эту всю ахинею. Да, мы всегда воздадим должное ему за то, что он сделал.

Что такое Наполеон? Поигрался в войнушку и стал великим - это ерунда, а он наш народ на всей планете на такой пьедестал поставил! А мы, до сиг пор, держим в наручниках память об этом человеке. Это правильно, разве? Нет, не правильно. Кому это надо, а хрен его знает, кому надо. И много вопросов таких в народе, на которые не могут ответить, почему так? Почему не строят гидростанции, чтобы у людей за электричество была минимальная оплата, почему наш газ, который миллионными потоками идёт на запад, а в хуторе «Новая жизнь» все вымирает, потому что нет отопления, нет газа. И масса таких деревень, которые исчезают из-за этого.

Поэтому нет музеев? Где эти выстрелы поэтов? Где выстрелы Шолоховских или Фадеевских слов, где картины Моисеевых, Непринсовых, Дейнеки, где они? Ну да, в Москве может они есть, но есть ещё Россия, регионы, громадные регионы народа. Почему это никому не нужно? Вот это не понятно, вот это трагедия, вот это делает меня больным человеком.

Потому что всё, буквально всё - без духовности или погибнет, или станет чужим.

Когда Крым вошёл в состав нашего государства, а Крым, я воспринимаю, в первую очередь, как Севастополь, почему? Потому что, как могло случиться, что Севастополь не наш, когда он символ нашего героического могущества, как это может быть? Как может народ быть отдельно от своего героизма? Не может такого быть! И когда это случилось, я написал картину «Крым, Севастополь. Парад Победы», где Владимир Владимирович Путин смотрит в бинокль на фоне наших моряков, а рядом корабли стоят, чайки летят, флаги развиваются.

Почему можно призывать к патриотизму, молодёжь воспитывать в любви к стране и ни чего не делать в области культуры и большого искусства. Я говорю, тридцать лет - ни одного композитора, ни одного художника, ни одного писателя и даже нет никаких разговоров на эту тему. Вот есть у нас Алла Пугачёва и есть шалманы вокруг стадионов, где бабки делают и всё.

Мы маленькие люди, может быть что-нибудь не понимаем, как народ говорит, - не до жиру, быть бы живу. Это сложный вопрос, это жизнь и ещё раз говорю,

- время не выбирают, в нём живут и умирают.

 

А. Курзенёв

24.08.2020 г.

Copyright Курзенев А.Н. © 2020
Copyright rp100.ru © 2020